ее. Она продолжила:
- Проклятая война. Зимой особенно трудно было. Изба холодная, печь топится только, чтоб поесть приготовить.
- А что дров нельзя было заготовить колхозом? Сейчас же развозят старикам-пенсионерам, - спросил я.
- Какие дрова, сынок?! Лес объявили стратегическим сырьем, туда с топором и ходить не моги. Лесники сразу его отбирают, а не дай Бог со срубленным деревом поймают, ладно, штрафом отделаешься, того гляди загремишь куда, в теплушке. Руками - и только сухие ветки. Те семьи, у кого дети постарше и мальчишки есть, как-то выкручивались. Не то, что мы. Пойдем с мамой, твоей бабушкой, руками наломаем хворост и топим печь, а что он, горит, как солома, жару не дает. Одни салазки привезешь, только хватает воду вскипятить да затируху сготовить. Голодно жили зимой, очень. Один раз особенно невмоготу стало, когда младшие начали хныкать и просить поесть. А дома шаром покати. Что делать? Я собралась, взяла единственные валенки, навздевала все, что в доме есть теплого, цапнула салазки и пошла в речные заросли. Там голыми руками наломала веток и сложила в санки. Ну что могла наломать одиннадцатилетняя девчонка? Так, тоненькие прутики. Слезы, а не хворост. Кое-как набрала вязанку и везла ее целых семь километров по зимней дороге. Салазки тянешь, а руки-то голые, мерзнут, особенно пальцы. Иду, слезами заливаюсь. Охота бросить все и домой вернуться, а как представлю сидящих на печи голодных братьев и сестер, откуда сила бралась, снова тяну санки дальше. Зашла в Рязановку, нашла по памяти избушку деда Ермолая, отцов «знакум», как говорят башкиры про русских приятелей. Стукнула в окошко. Дед выглянул.
- О-о, Рауза, как ты не побоялась одна-одинешенька по зимнику? А вдруг волки?! Ох, горе ты луковое. Ну, заходи.
Зашла в избу, а там такая теплынь. Я к печке, ладони посинели. Как начали отогреваться, пальцы так заныли, что я в слезы.
- Эх, - хмыкнул дед Ермолай, - что ж ты сразу к печке? Давай руки-то, - и начал оттирать их снегом. Я же сквозь слезы лепечу:
- Дед Ермолай, я дрова привезла. Обменяем на продукты? Младшие дома сидят голодные.
- Ох, горе-горюшко. Совсем плохо без отца? Пишет хоть? Привет передавай.
- Пишет. Обязательно передам. Ну, как дядя Ермолай?
- Айда, - сказал он и открыл подпол. Достал оттуда ведро картошки, капусты кочан, свеклы, лука немного, морковь, сложил все в мешок. Приподнял, глянул на меня и с сомнением спросил:
- Увезешь? А то вон ты какая худенькая.
Я же от радости, видя такое богатство, усиленно закивала головой:
- Увезу, дед Ермолай, я сильная.
- Ну, смотри, до края деревни провожу, а там добежишь. И потом, привози хворост, он мне нужен для разжечки печи.
Старик напоил чаем с ржаными лепешками. Я и разомлела в тепле. Спать потянуло. Дед осторожно приподнял меня и уложил в кровать, проснулась оттого, что он будил меня.
- Рауза, проснись. Мне уходить надо и тебе пора домой. Хорошо поспала?
Я суматошно вскочила и вышла во двор. Дед Ермолай положил продукты на санки, до околицы проводил меня и потом вслед крикнул...
Окончание рассказа - в нашем ближайшем номере газеты.